– Какой у баб организм сложный, – скривился буфетчик.

Саша налила воды из-под крана, выпила несколько глотков, перевела дыхание.

– Ох, кажется, все! – выдохнула она. – А то думала, еще раз меня перевернет от этого запаха. – Она вдруг решительно встала в дверях во весь рост, бросила тряпку. Гневно взглянула в сторону буфетчика. – А ты, Коленька, не молчи! Не делай вид, будто ты здесь ни при чем. Твой ребенок-то, знаешь ведь сам!

Николай продолжал протирать стаканы, будто разговор его не касался. Тогда Саша подошла ближе и громко сказала:

– Я нарочно пришла, пока мамки здесь нет. Но если будешь и дальше молчать, скажу и матери, и отцу!

Николай в раздражении бросил полотенце. Лицо его побагровело от злости, казалось, он испепелит Сашу взглядом.

– Да ты не грози, не грози! – зашипел он ей в лицо, оглядываясь на дверь. – Это еще доказать надо, что я отец! А то больно умные все стали. Залетела, может быть, от кого-то другого, а я женись?

– А ты не помнишь разве, как ты меня заманивал сюда, что обещал? – Глаза девчонки наполнились слезами. – Вот в эту самую гостиную, на мягкий ковер? Птицы, что в клетках порхали, и то помнят, наверное, твои слова! – Слезы уже лились, лились свободным, несдерживаемым потоком.

– А ты зачем согласилась? – почти орал на нее буфетчик. – Я тебя приглашал, но я вовсе жениться-то не мечтал!

– Но что же мне теперь делать, Коленька? – зарыдала Саша. – Ведь я в школе учусь, директор узнает – выгонит еще! Скажет, как же я с пузом на уроки-то буду ходить, дисциплину нарушать, девчонок других баламутить? Мне одна дорога теперь – замуж! Если бы свадьбу сыграли, так я до Нового года, пока незаметно еще, в школу бы перестала ходить. А уж когда ребенок бы родился, тогда бы на будущий год доучилась!

– «Доучилась, доучилась»! – передразнил Николай. – А кто ребенка будет кормить?

– А кто меня в эту историю втянул? – Саша сама обозлилась, села на круглый табурет и, стараясь сдержаться, не реветь больше, ладошками принялась вытирать слезы, смешно выдыхая воздух ртом так, чтобы он попадал вверх на нос и на щеки.

– Самой надо было думать – идти, не идти! А теперь вот расселась тут, на самом виду! – ворчал, как старик, буфетчик. – Нет, ты уж тут не сиди, не положено! Вдруг кто придет? Или этот, – Николай кивнул головой в сторону кабинета Азарцева, – или, может, охранник. А может, и Юлия Леонидовна вернется!

– Но надо же что-то делать! – прижала Саша руку к груди. – Ведь ты был такой ласковый, такой хороший, мы гуляли с тобой… А теперь я одна выпутываться должна? Это несправедливо! Придумай же, что теперь делать? – Она выглядела одновременно и жалкой, и забавной с этой своей детской претензией на мировую справедливость, что даже непробиваемый Николай наконец поднял от стаканов голову.

– Был-был, да сплыл, – в сердцах произнес он. Он теперь с сомнением пристально поглядел на Сашу, будто в первый раз видел. Будто оценивал, поддастся она на его слова или нет. – Ты вот что, подруга, сейчас не реви, – наконец более теплым голосом произнес он. – Слезами горю не поможешь, нечего тут сидеть. Иди-ка домой. Учи уроки. А я буду разведку в Москве проводить. Все-таки диплом бармена худо-бедно у меня есть. Хоть и не московский он, нашенский, из районного училища, но попробовать можно. Родители мои согласия на брак все равно не дадут, да и тебе нет еще шестнадцати лет, а без согласия родителей в загс идти бесполезно. Ты лучше пока молчи и утягивайся, чтобы никто ничего не заподозрил. Мне, конечно, жалко это место терять, но попробую устроиться в Москве. Если устроюсь, тебя туда заберу. Потом с тобой и распишемся.

– А если ты не устроишься?

– Выкручусь как-нибудь. А теперь иди.

– Ой, Коленька, – запричитала Саша, радостно уже теперь мотая головой. В ее возрасте, да особенно во время беременности настроение меняется, будто погода в апрельский день. – Как ты придумал отлично! – в восторге закричала она. – Конечно, у тебя все получится! Вон ты какой сильный, большой!

– Ну иди, иди. – Николай с беспокойством оглядывался на дверь.

– Минутку еще, вот поцелую тебя и уйду! Ну разок! Ну пожалуйста! Мне так хочется с тобой уехать в Москву! Только маму жалко. Мы ведь будем к ней приезжать? И ребенку летом в поселке-то лучше! А уж как я буду этого ребеночка любить! – Саша с мечтательным видом прижала к животу руки.

– Уйдешь ты, наконец, или нет! – взъерепенился Николай. – Еще не хватало, чтобы нас тут застукали, тогда и слухи пойдут! Думаешь, этот не понял, – он указал головой на место, где до этого сидел за столом Азарцев, – что к чему? То-то так быстро и слинял. А ведь клеил тебя вначале!

– Кто клеил, он? – изумилась Саша. – Да он мне не нравится! – Однако она покраснела от удовольствия, как всякая женщина, когда ей говорят, будто кто-то к ней неравнодушен.

– Да мне он тоже не нравится, а делать-то что? – Коле было не до хитростей женской психологии.

– Это все пустяки, – стала уверять его Саша. – Вот я встречу его в следующий раз и скажу, что у меня было отравление! Я так всем говорю, и мамке, и в школе.

– Ну, ну, – пробурчал Николай. – Дураки только и верят! – Тут глаза его блеснули затаенной хитрецой, и он, снисходительно позволив чмокнуть себя разок-другой, наконец выпроводил Сашу за двери.

Лампы в ординаторской, как это всегда казалось по ночам, жужжали громче обычного. Когда на улицах переставали ездить машины и гасли огни в окнах близлежащих домов, больничный корпус казался единственным островом жизни в лабиринте пустынных ночных улиц. Поблизости не было ни ресторанов, ни клубов, только панельные дома, потухшие коробки закрытых на ночь детских садов и школ, редкие магазины с переполненными урнами у входов и пустыри. И Маше по ночам всегда казалось, что настоящая жизнь рождается, копошится и умирает не в мировом океане, а именно здесь, в этой огромной больнице, в пределах ее бетонных стен и большей частью плохо заклеенных окон.

Валентина Николаевна спала, а Маша, Барашков и Дорн обсуждали ее анализы.

– Боже мой, откуда такой сахар в крови? – Маша внимательно читала распечатку. – Сахар в крови, кетоновые тела в моче. Неужели это диабетическая кома? – Она посмотрела сначала на Барашкова, а потом на Дорна.

Владик Дорн сидел за компьютером и щелкал мышкой. Черно-белые картинки исследований сменялись на экране одна за другой. Барашков курил, отвернувшись в темноту окна. С тех пор как Тину доставили в отделение, прошло около пяти часов.

Голос Марьи Филипповны сейчас уже не был таким робким, как несколько лет назад, но в трудные минуты она по привычке обращалась к Барашкову. Если бы рядом с ней была Тина, она повернулась бы со своим вопросом к ней. Но Тина сейчас ответить ей не могла.

– Вон сидит специалист, – Барашков кивнул на Дорна. – Пусть все тщательно проверяет по органам. В комплексе все надо обсуждать. – По тому, как он тщательно разминал в пепельнице окурки прикуренных друг от друга сигарет, Мышка видела, что Аркадий Петрович нервничает.